Добровольное социальное дистанцирование играет жизненно важную роль в сдерживании распространения болезни во время пандемии. Поскольку целью подобного ответственного поведения является сохранение всеобщего здоровья, следовало бы ожидать, что такое поведение должно быть распространено в более однородных и склонных к социальной ответственности сообществах.

Весной 2020 года выпускники РЭШ Георгий Егоров (МАЕ’2003), Рубен Ениколопов (МАЕ’2002), Мария Петрова (МАЕ’2004) в соавторстве с Алексеем Макарьиным провели исследование, материал принят к публикации в журнале The Journal of Public Economics.

Авторы статьи ставят под вопрос мнение о том, что неформальные социальные нормы сложнее соблюдать в этнически разнообразных обществах, приводя в качестве аргумента повышение уровня социально оптимального поведения (социального дистанцирования и самоизоляции) при увеличении этнического разнообразия во время пандемии COVID-19 в России и Соединенных Штатах.

Мы попросили Георгия Егорова, одного из авторов этого материала, рассказать о проведенном исследовании, основных выводах, а также о том, как пандемия отразилась на работе университета, в котором они преподают.

Георгий, экономисты активно участвуют в исследованиях, связанных с коронавирусом, даже те, кто прежде не был связан с health economics. Кто-то может сказать, что ничего подобного больше не случится, и этот опыт, который мы сейчас получаем, никому не пригодится. Какой след оставят работы по изучению пандемии? Какие спилловеры вы предвидите?

Пандемия – это, в том числе, кризис – время, когда многое латентное (взаимоотношения, конфликты, идеология, культура) проявляется и дает себя исследовать. Например, в нашей статье, по сути, мы говорим, что люди разных этнических групп доверяют друг другу меньше. Этот эффект можно измерить в лаборатории, и он значим на практике. Я не думаю, что коронавирус как тема исследования будет кому-то интересен через год. Скорее всего, он плавно перейдет в ту часть литературы о health economics, которая посвящена пандемиям. Многие, писавшие о вирусе, на самом деле использовали его как средство для изучения чего-либо другого, например, просоциального поведения и доверия, как в нашем случае.

В статье вы упоминаете, что полученные выводы не соответствуют общепринятому мнению о влиянии разнородности общества на соблюдение социальных норм. Вы пишете, что в этой области происходит сдвиг парадигмы. Можно ли сказать, что изменение парадигмы – это пример, как коронавирус подтолкнул нас к переосмыслению того, во что давно верим и в чем давно не сомневаемся?

Сдвиг парадигмы – это преувеличение. Все любят говорить, что дайверсити – это хорошо, но эмпирически межэтнические разногласия зачастую приводят к плохим последствиям. Основной аргумент в пользу разнообразия так или иначе основан на синергиях между разными знаниями, умениями, технологиями, которые дополняют друг друга. Но, как показывает наша работа, есть и другой канал, и взаимное недоверие может иметь положительные последствия.

А есть ли другие работы о коронавирусе, которые получили результаты, не похожие на ваши?

Да, например, Рубен Дюранте (Ruben Durante) с соавторами говорят, что гражданский капитал способствовал соблюдению самоизоляции в Италии во время весеннего всплеска. Казалось бы, гражданский капитал должен быть выше в гомогенных обществах, что выводам нашей статьи не соответствует. По всей вероятности, дело в том, что в Италии исходили из опасности бессимптомного распространения вируса с самого начала.

Какие еще изменения в науке спровоцировал коронавирус? Верность многих ли устоявшихся мнений стала подвергаться сомнению?

Хороший вопрос. Приведу пример: недавно Тимоти Бесли (Timothy Besley) делал презентацию, согласно которой получалось, что свобода СМИ увеличивает количество смертей от коронавируса. Каков механизм – тут есть много вопросов. Но акцент на неочевидной проблеме – факт.

Что происходит после того, как появляется подобное исследование? Есть ли место для полемики? Возможно, ее участники теперь больше склонны к нахождению консенсуса, потому что у всех общий враг?

Конечно, место для полемики есть. Я не уверен, что авторы работ про пандемию более склонны к нахождению консенсуса. Консенсус – это во многом выработка компромиссной гипотезы, которую можно проверить, подтвердить или опровергнуть. Но окно исследований про коронавирус закрывается. Впрочем, возможно, через 3–5 лет мы увидим обзорные статьи, и тогда появится почва для разговора о консенсусе.

Вы даете исторический контекст, описываете policies. Вам уже доводилось консультировать policymakers?

Непохоже, что policymakers какой-либо страны видят COVID-19 как экономическую проблему, кроме, может быть, Швеции. Последствия коронавируса (безработицу, дефолты) – да, а сам коронавирус – нет. А зря.

Вы пишете: «First, we produce a back-of-the-envelope estimate of the potentially saved lives in Russia». Было ли что-то во время этого исследования, с чем вам хотелось срочно в министерство бежать, – такое неожиданное и важное открытие?  

Мне думается, что интервал между академической статьей и серьезными policy recommendations должен быть больше. Мы, конечно, клятву Гиппократа не давали, но навредить не хотим: на сырых данных рекомендации давать не стоит. Если говорить о нашем исследовании, то этнический состав города во время пандемии не поменяешь. Напоминать людям про hate crimes можно, но тогда скорее перевесят прямые негативные последствия таких высказываний. Я думаю, самое ценное в нашем исследовании с практической точки зрения – это предостережение от простых и, казалось бы, логичных действий. Например, стоит ли пропагандировать ответственность за здоровье окружающих? Многие скажут да, но из нашего исследования следует, что это нужно делать только в однородных городах. А в гетерогенных городах подобная политика может ухудшить ситуацию, создав у людей ложное чувство защищенности.

Вы упомянули, что те исследования коронавируса, которые сейчас проводятся экономистами, станут частью health economics. Но теперь над ними работают специалисты не только из этой области. Много ли вам пришлось изучить литературы по другим дисциплинам, не связанным с экономикой? Как вы работали над расширением вашей экспертизы?

В данном случае общеобразовательных представлений о распространении вирусов плюс сведений о коронавирусе из СМИ нам было достаточно. Но надо сказать, есть впечатляюще существенный разрыв между знаниями человека, скажем, о геноме и знаниями о распространении вируса в популяции. Вдруг выясняется, что вершина знаний о распространении вирусов – примитивные математические модели, не сложнее Солоу, и это несмотря на то, что теоретическая биология – это важная отрасль знаний, оказавшая в свое время большое влияние, например, на теорию игр. Думаю, во всем, что касается социального аспекта распространения вируса, экономистам стоит больше учить, а не учиться.

Каким именно образом опыт экономистов может оказаться полезен?

Как ведут себя люди в условиях различных кризисов и чрезвычайных ситуаций, – социальные нормы, внутренние убеждения, информация, которой они располагают, – все это то, с чем постоянно работают экономисты. Нет сомнения, и в этот раз они займутся тем, что умеют, проникнут в новую для себя среду. Но вопрос: будут ли приняты?

Приняты? У экономистов ведь уже есть смежная со здравоохранением область – health economics.

Мост между экономистами и медицинским сообществом действительно есть – health economics. Но это область других знаний: вопросы страхования, распределения средств на предупреждение и лечение болезней. Тем не менее наработанные здесь годами сотрудничества связи могут способствовать участию экономистов и в изучении вопросов здоровья.

Какой вклад, на ваш взгляд, тогда смогут сделать экономисты?

Люди привыкли доверять естественным наукам, а к экономистам доверия, оказывается, меньше из-за вменяемой им низкой предсказательной способности рецессий и прочих катаклизмов. Однако,  как только дело доходит до социального аспекта (как люди взаимодействуют друг с другом, при этом распространяя вирусы), то возникают знакомые экономистам проблемы: очень сложно предсказать поведение человека на индивидуальном уровне, а с учетом политики, новых стимулов, то и на усредненном – тоже. Возможно, опыт экономистов в изучении социальных явлений заинтересует, скажем, эпидемиологов. Это оптимистичный взгляд. А в пессимистичном варианте научное сообщество может принять позицию, что модели правильные, а люди нет. Экономисты проходили это 50 лет назад.

В работе с привычными вопросами, когда изменился контекст, сильно пришлось перестраиваться? Можно ли сказать, что те наработки, которые уже были в науке, прошли шоковую проверку на прочность?

Да, мы сейчас, как и большинство авторов статей, смотрим на вещи, на которые смотрели и раньше. Коронавирус дает взглянуть на них под другим углом. Вирус – инструмент, а не цель исследования. Раз все по-старому, а изменился только контекст, то старые идеи по-прежнему должны работать и работают, таким образом проходя стресс-тест. Парадигма экономики: «люди реагируют на стимулы». Вопрос заключается в том, какие предпочтения они имеют и какой информацией располагают. Мы обнаружили, что более разнородные (diverse) территории демонстрировали бóльшую степень социального дистанцирования. И мы видим в этом подтверждение парадигмы – проверка пройдена, ведь мы объяснили для себя что-то новое в рамках тех идей, которые уже существовали.

Бывает, что не удается объяснить что-то, вызванное коронавирусом?

Мы работаем с агрегированными данными, смотря на людей в среднем, и здесь пока все понятно. Чтобы увидеть сложные шаблоны поведения, следует работать с информацией об отдельных людях (поведенческая экономика). На агрегированных же данных мы не встречаем сюрпризов – все легко объяснимо, а может, и предсказуемо.

Вы использовали данные Яндекса. Часто ли поставщиком данных выступает частная компания, причем предоставляет их бесплатно, или это новшество, которое привнесла пандемия? Помогает ли столь большое количество новых данных проводить исследования?

Новые данные очень помогают! Но такая ситуация с поставщиком данных случается скорее нечасто, хотя и нередко. Например, мы получаем данные про поиск разных слов и комбинаций в Google или Яндексе, данные геолокации в Google. Когда-то данные по мировым запасам и добыче углеводородов я брал у BP (публикуемые бесплатно в рамках BP Energy Outlook). То есть это не новшество. Данные про передвижение людей внутри городов – тоже, конечно, не новые данные; они, конечно, уже использовались при изучении транспортных потоков. Но для меня и моих соавторов это, безусловно, новые данные.

Вы замечали андеррепортинг в данных? Может, это новая проблема, которая для таких исследований актуальнее, важнее, чем для других?

Конечно: посмотрите на опросы перед выборами в Америке или перед референдумом по Брекзиту. Конкретно в случае с данными про мобильность, полагаю, проблема во многом гипотетическая. Возможно, кто-то и оставляет телефон дома, чтобы нельзя было отследить его передвижения и наказать за нарушения карантина. Маловероятно, что такое было достаточно распространено весной, то есть для нашего исследования это не проблема.

Расскажите, как изменилась ваша работа в Kellogg? Есть меры, которыми вы гордитесь, что-то особенно прогрессивное? Какое участие в планировании новой жизни бизнес-школы вы принимали?

Работа из дома отличается от работы в аудитории, а преподавание по Zoom – от живого общения. Считаю, что в Kellogg хорошо организовали гибридный формат: в аудиторию на 70 человек приходят 25–27 студентов (соблюдается расстояние не менее двух метров), а остальные – подключаются по Zoom. Коммитмент к проведению хотя бы части занятий в физической аудитории точно помог нам набрать самый большой класс за всю историю. Этим можно гордиться, но корректно ли называть прогрессивным? В некотором смысле мы увидели ограничения удаленного обучения: это технологически возможно, но спрос на реальный формат слишком велик, так что, на мой взгляд, в среднесрочной перспективе удаленный формат будет скорее нишевым, чем стандартным.